В студии звучала музыка. Я подозревала, что в этом старинном, еще дореволюционной постройки здании прекрасная акустика, но лишь сейчас осознала в полной мере — насколько она хороша. Арочные кирпичные своды отражали звук, мощно возвращая его вниз, и звук этот пронизывал собою все. Когда мы договаривались о съемке с виолончелистом Бориславом Струлёвым, то я слегка беспокоилась о том, возьмет ли он с собою инструмент. Но в тот момент я не знала, что музыка и Борислав практически неразделимы. Он приехал не с одним, а с двумя инструментами. Первый — это старинная виолончель работы французского мастера Жана-Батиста Вийома, ей почти двести лет, второй — электровиолончель фирмы «Yamaha». И вот она удивила меня, человека мыслящего графическими образами. Ведь в моем сознании виолончель ассоциировалась с чем-то классическим, правильным, консервативным. «Настоящая симфоничность». Ну ладно бы скрипка…Ванесса Мэй с ее полупрозрачными игрушками или отплясывающая в ковбойских костюмах Линдси Стирлинг…но виолончель?! Она, несомненно, — для Серьезных Музыкантов. Преимущественно — мужчин. Фрак, торжественный концертный зал, Дворжак и Бетховен, Сен-Санс и Рахманинов. А «Yamaha» Борислава преображалась на глазах. Оказывается, для нее по специальному заказу были сделаны вставки, полностью меняющие облик. То переливающееся поле из стразов, то — глубокие черные тона с алыми буквами, то цвета национального флага…
И сам Борислав ну никак не укладывался в прокрустово ложе «виолончелиста, - как мы все себе его представляем». Плавные, широкие распевы классической музыки вдруг мгновенно сменялись искрометными джазовыми вариациями, так же внезапно переходящими в рок, а затем в танго…И сам Борислав — то являл всем своим обликом сосредоточенную погруженность в Высокую Музыку, то чуть ли не пускался в пляс, кружился с виолончелью, рассыпал сверкающие искры, - ни на миг не прерывая при этом игры! Он заражал своей энергией всех, - меня, моего ассистента, и даже камера и осветительные приборы начинали петь и резонировать в такт музыке. Это было настоящее сотворчество. Менялись образы. Менялись стили съемки, световые схемы, костюмы…Все превращалось в сказочный фейерверк. Единственное — я просто разрывалась — ведь мне, как фотографу, необходимо было выбирать точки съемки, рекомендовать, в какую сторону посмотреть, как развернуть инструмент — а душа хотела слушать и слушать, наполненная пением струн под смычком Борислава…

Когда-то мне встретилась вот какая мысль: век XIX жил в парадигме «Работай не покладая рук, работай, что было сил, и ты добьешься успеха», век XX говорил «Работай с умом, оптимизируй, опирайся на интеллект», а век XXI кричит - «Драйв! Огонь! Все, что ты делаешь, - делай со страстью, вкладывай всю свою душу!!!». Борислав — музыкант XXI века. И прикосновение его преображает даже виолончель, - казавшуюся мне незыблемым оплотом классики и музыкального консерватизма. 

There was music in my studio. I had suspected that in this old building erected before the Revolution, the acoustics should be superb, but only then I’ve realized fully how fine it was. Brick arcs of the ceiling reflected the sound, it was coming back with all its power, and this sound permeated everything around. When I made the appointment for our session with Borislav Strulev, I was concerned whether he’d take his instrument with him. However, at that moment I wasn’t aware that these two, the musician and his music, are inseparable. Not one instrument he took with him but two. One was a vintage cello made by a French master Jean-Baptiste Vuillaume, almost two hundred years old, and another a Yamaha electric cello. And the latter surprised me, because I’m the one who thinks with graphical images. In my mind, cello is something classical, straight, and conservative. Truly symphonic. Violins are different; Vanessa Mae and her see-through toys or Lindsey Stirling with her cowgirl’s outfits are all fine and good, but a cello? This one certainly was for Serious Musicians. Predominantly men. Wearing tails, in some solemn concert space, where Dvorak and Beethoven, Saint-Saëns and Rakhmaninov reign. But Borislav’s Yamaha transformed before my eyes. Apparently, it was made to special order, with curious insets that can change the look of the instrument; now it’s a field of rhinestones, now it’s deep black with scarlet letters, and now the colors of the national flag.
And Borislav is not at all some celloist-as-we-know-them. Smooth and wide-flowing classics all of a sudden changed into jazz variations , and then moved to some rock, and then to tango. And Borislav himself could be an embodiment of Higher Music, deeply immersed and focused, or he almost started dancing, swirling together with his cello, shedding brilliant sparks all around, but he never stopped playing! Everyone and everything around him basked in his energy, including my assistant, myself, and even my camera and all our studio paraphernalia; we all sang along. That was truly a co-creation. Images changed. Shooting styles changed. Light schemes changed, and costumes— Everything constantly transformed, and that was a fairy tale-like fireworks. And yes, I was in trouble, as I was the photographer there, I had to choose my points of shooting, telling my model where to turn his head to, how to position his instrument, but my soul longed just to listen, to imbue, to follow the tale of the strings, the dance of Bronislav’s bow. 

I’ve read somewhere, that the nineteenth century lived within the paradigm of work tooth and nail: You work tirelessly, and then you succeed; the twentieth century said, Work smartly, make it efficient, make the best of your intellect; and our times are shrieking, Move it! Give it all the fire you have, all your passion, all you soul! Borislav is indeed the musician of the twenty-first century. His touch transforms even his instrument that I’ve always thought of as an epitome of classics and musical conservatism.  

А вот прекрасные видео, при создании которых Борислав использовал фотографии, сделанные мною во время студийных портретных сессий: